Европу. Посетили курорты Баварских Альп, а также Швейцарию и Милан, где посмотрели их знаменитый оперный театр и заехали на ту заправку, где за ноги подвесили тело Муссолини. Не верьте, если вам скажут, что Ференцы не были романтиками.

Гертруда еще в Германии купила новенький «Мерседес», примерно 1938 года выпуска. Для начала мы решили отдать дань памяти всем павшим. Посещали американские воинские кладбища и даже хотели повесить на воротах каждого из них табличку с надписью: «Это и правда было необходимо?».

Мы были как Бонни и Клайд. Как-то раз по пути из Мерано в Мюнхен, я упустил из виду Итальянские Альпы, неожиданно преградившие нам путь. Но решив, что пришло время продемонстрировать свое мужество, уверенно заявил, что это пустяк, и надавил на газ.

Однако очень быстро выяснилось, что пересечь хребет невозможно, а дорога пролегает в опасной близости от края пропасти. Становилось все холоднее. До ближайшего городка оставалось еще тридцать километров. Если бы мы тогда решили развернуться и поехали обратно, то наверняка замерзли бы насмерть, а просить помощи было не у кого.

Дрожа от холода, Гертруда вышла из машины, чтобы указывать мне дорогу. Я осторожно отвел машину от обрыва, и тут же съехал в кювет.

Все мои мысли в тот момент были обращены к Эрику Вайсу, венгерскому мальчику из Будапешта, о котором я слышал еще подростком. Мир знает его под псевдонимом Гудини. Он выбрался из запертого ящика, благодаря тому что спрятал на себе маленький домкрат. Я вспомнил, что у меня в багажнике тоже лежит домкрат, и с его помощью по сантиметру вернул машину на дорогу. Если хотите, называйте это фокус-покус, но я считаю, что мы с Гарри Гудини отлично сработали.

Вот вам напутствие: если вы поняли, что пропустили нужный поворот, признайте свою ошибку и развернитесь. Упрямый водитель может утянуть вас за собой в пропасть. Это напутствие годится и для споров.

В другой раз мы с Гертрудой чудом не погибли, когда пришлось спасаться из горящего над развалинами Берлина самолета. В 1948 году, ожидая решения по одному из дел, я, Телфорд, его заместитель и наши жены возвращались из немецкой столицы в Нюрнберг на старом легкомоторном С-47 с двумя двигателями. Погода оставляла желать лучшего. Шел дождь, дул сильный ветер, и видимость была почти нулевая. Как того требовал протокол, мы надели парашюты. Гертруда пожаловалась, что ремни слишком свободные, на что я в шутку сказал, что она вряд ли выскользнет из них в воздухе. (Очередная неудачная шутка.)

Всего через несколько минут после взлета генерал Тейлор заметил, что из правого двигателя вытекает масло. Через мгновение он вспыхнул, и пилоту пришлось его отключить. Самолет начал падать, и капитан завопил «Все на выход!». Я схватил Гертруду за руку, и мы рванули в хвостовой отсек. Из-за сильного ветра дверь поддалась не сразу, но, когда я попытался протиснуться в узкую щель, она распахнулась настежь, и я нырнул в облака.

Я дернул вытяжное кольцо и приземлился прямо посреди футбольного поля (поверить не могу, что меня не взяли в десантники, такой талант пропал зря). Отдышавшись, я побежал к ближайшему дому и позвонил оттуда в диспетчерскую. Как оказалось, самолет только что совершил аварийную посадку, но одна летевшая на борту американка выпрыгнула с парашютом еще до приземления. Я попросил описать эту женщину, и мне сказали, что на ней клетчатая куртка.

– Это моя жена! – завопил я по-немецки.

Гертруда получила множество ссадин и царапин. Увидев меня, она разрыдалась, потому что еще в самолете решила, что я погибну. Но все равно последовала за мной.

На другой день я вернулся за своим парашютом. Русским, которые контролировали ту территорию, я сказал, что это собственность правительства США. Через много лет тот парашют превратился в шатер на заднем дворе нашего дома. Мы отмечали под ним семейные торжества.

Первый ребенок у нас родился в Нюрнберге. За пять лет мы стали родителями четыре раза. Я хотел двенадцать детей, потому что мечтал о солидной скидке в роддоме, но доктор сказал, что в таком случае мне нужно обзавестись еще двумя женами. Кэрол, наша старшая дочь, которая потом сменила имя на Кэри, появилась на свет, когда мне было 29 лет. Вскоре после нее родилась Робин Ив, потом Дональд, а за ним – Нина Дэйл.

Я был счастлив. Жизнь в окружении детей – это счастье. Мы были счастливой семьей. Но и проблем хватало. В подростковом возрасте дети совсем отбились от рук. Мы с Герти целый год ходили за советами к психиатру. Он сказал, что нужно просто подождать, ведь у них хорошие родители, хороший дом и хорошее воспитание. Всегда помните: юность – пора временного помешательства. Все мы совершали безумные поступки.

Гертруда справлялась с детьми лучше меня. Возможно, дело в том, что я, как глава семьи, всеми силами старался уберечь их от любых опасностей. После семестра в частной английской школе старшим дочерям пришлось вернуться домой, потому что их мама, всегда относившаяся к этой затее без особого энтузиазма, хотела, чтобы они были рядом. Девочки, чьи зарубежные каникулы прервали так внезапно, заявили, что убегут из дома. Гертруда купила им рюкзаки, дала денег, настояла, чтобы они сообщили семейному врачу о том, куда направляются, и запретила ездить автостопом. Следующей ночью она разбудила меня и сказала, что девочки сбежали. Шестнадцатилетняя Кэри спустилась по веревке из окна своей спальни на верхнем этаже, а пятнадцатилетняя Робин просто вышла через парадную дверь. На другой день полиция задержала наших златовласок, когда они пытались поймать машину недалеко от городка Лорел в штате Мэрилэнд. Их отвезли в специальный центр содержания под стражей. Мы с облегчением выдохнули.

Я позвонил судье и объяснил, что обращаюсь к нему как адвокат и отец двух юных дочерей и хочу попросить его об одолжении. Я спросил, сколько по закону он может удерживать их под стражей.

– У нас тут не отель, – ответил он.

Я извинился и сказал, что с удовольствием возмещу государству любые расходы, но чем быстрее наших девочек отпустят, тем выше вероятность, что они убегут снова. Судья продержал Кэри и Робин под стражей десять дней. За это время мать несколько раз пыталась освободить их под залог. Но больше они не убегали.

По завершении всех процессов Нюрнбергского трибунала ко мне обратились еврейские организации с просьбой остаться и организовать программы реституции. В Штаты мы вернулись, только когда дочь пошла в первый класс: я не хотел, чтобы дети учились в Германии. Дома мне вновь